Колесо Судьбы 

Зима под покрывалом

Aithbe damsa bés mora;
sentu fom-dera croan;
toirsi oca cía do-gnéo,
sona do-tét a loan.

Вот не люблю я людей, и ничего с этим поделать не могу. Луд, конечно, в это число не входит, его я очень даже люблю, но на то он и муж. Да и вообще Луд мне – солнышко, а не какой-то там деревенщина.
А людей – не люблю. Чего еще ждать от ведьмы, скажете? А будь вы на моем месте, вы бы поняли. Вот представьте, стою я вечером на коленях на берегу, полощу в ледяной речной воде свой плед, который, совсем уж, кстати, выцветший и побелевший, почти как волосы мои, гляжу на руки, легко выдающие возраст, об ушедшей молодости грущу тихонько. И чувствую: идет, просительница, подбирается. Молоденькая шестнадцатилетка, ветер в голове, тепло в груди, мысли как на ладони простенькие, даже читать не надо. Поднимаюсь, оглядываюсь, с пледа вода течет, по мне – так дура-дурой стою, а деревенским-то страшно, полощет ведьма плед в реке, колдовство какое новое ворожит. Ага, щаз. Делать мне больше нечего, когда стирки выше головы.
Красивая, конечно, девочка попалась. Высокая, волосы русые, дочерью бы могла нам быть. Ну, не нам, а солнцу моему Луду, любви моей ненаглядной. В него прямо точь-в-точь, и волосами, и статью, глаза только голубые, а у Луда – золотом горят. Не знала бы, что верен, ревновала бы жутко.
Лет двадцать назад такие вот девки деревенские, меня завидев, еще и завистью давились пополам со страхом: как же, косы воронова крыла, брови черные вразлет6, очи зеленые. Нечасто на севере таких встретишь, не ведьма - ведьмовская Королева. А сейчас только страх и остался.
Ну, что есть, то есть. Прянула ей в глаза Силой, голубку страха, в синеве бьющуюся, волей огладила, и когтем потащила Имя:
- Здравствуй, - говорю тихонько, – Айб. Рассказывай, кого привораживать будем?
Не смогла я сдержать усмешечку подлую, глядя, как губы её задрожали листом осенним. Старость старостью, а все же Сила моя со мной.
- Г-г-госпожа Кайла, как вы узнали? – слова еле выговаривает, а сама, видно, сбежать уж готова, только страх и не дает.
Глупее вопрос ведьме задать сложно. Надо бы успокоить дуру, а то ведь и правда сбежит:
- Чего же тут сложного, - отвечаю я голосом таким нежным-нежным, как с младенцем воркуя. - Про то, что тебе приворожить нужно – догадаться несложно. Девки молодые к ведьмам бегают только, чтоб мужика в себя влюбить или наоборот отворотить от кого. Свадьбы в деревне слаживаются обычно до осени, влюбляются – по весне, а сейчас Самайн уж на носу. Пуза у тебя не видно, стало быть, не замужем. А значит любишь давно, а взаимностью тебе не отвечают.
Слава Дагде, Губы у Айб дрожать перестали, зато глазищи голубые прищурились, рот сам приоткрылся невысказанным вечным людским вопросом «что, вот так просто?». Конечно, просто, девочка, если людей, как я, знать, да кругом себя смотреть. Никакой Силы не нужно. Но укоротить тебя тоже полезно:
- А вот имя твоё, Айб, одним разумением не узнать. Сила нужна! – и снова цыпленочка страха в её глазах погладила. Чтоб не расслаблялась дщерь человеческая. Ничего, не дернулась даже. Воздуха побольше набрала и выпалила:
- Гвидиона, сына кузнеца, хочу приворожить, госпожа Кайла! Люблю его всем сердцем, а он меня нет. Помоги, госпожа.
- Может и помогу, да только взамен что дашь? – улыбаюсь я уголком губ.
Айб лезет за меховой воротник, вытаскивая на свет висящую на простенькой нитке продырявленную золотую монету:
- Вот, госпожа! Мне бабка рассказывала, ведьмы только такие и берут.
Молодец, девка, как знала, чем меня пронять. Нет, золото само по себе мне не интересно. Вот только на одной стороне монеты копье выбито, а на другой Солнце под вечерними лучами старешего собрата золотится. Я и сама не заметила, как в монету, от тела девичьего еще теплую, одной рукой вцепилась, другой - мокрый плед Айб кинула, буркнув только:
- Иди за мной. Помогу.

Достала я из недр сундука скляночку заветную, в меха закутанную, поглядела грустно, как на донышке золотая влага в темноте мерцает, и Айб протянула:
- Надоели вы мне, деревенские, хуже горькой редьки, - говорю. - Потому представлений устраивать не буду с варевом колдовским и лягухами сушеными. Держи вот средство. Выльешь его Гвидиону в пищу или воду. Только помни два условия. В склянке три капли. Одну каплю в первую неделю дашь. Другую еще через семь дней, а третью - точно в ночь Самайна. И гляди, чтоб после каждой капли первой женщиной, которую увидит, ты была. А теперь брысь отсюда! – это я почувствовала, что Луд с охоты возвращается. Не должен он видеть, как я ворожу, хоть и знает про это.

Поздним вечером мы лежим с моим Солнцем на оленьих шкурах, Луд теплыми пальцами тихонько поглаживает меня по рано поседевшим волосам, а я притворяюсь, что закрыла глаза в сонной дремоте, хотя отлично вижу его сквозь щелочки век. Так бы и любовалась его уж двадцать лет нестареющим лицом, прижала бы к себе, целовала золотые кудри, никуда бы не отпускала. Ничего не могу с собой поделать, когда он рядом. Хмурится Солнце моё, и я ненароком зацепляю его мысли про странные сны последних месяцев, где он каждую ночь бьется в великой битве. Вдруг вспоминаю, как легко вытащила из девчонки её настоящее имя, и мой собственный страх прорастает неуместным в это время года зеленым ростком прямо в сердце. Луна прибывает и сила моя растет. А еще Луд последнее время ходит охотиться в сторону Камней...

* * *

Сегодня Айб прибежала почти на рассвете, вся растрепанная, глаза красные, заплаканные. Даже теплого плаща не накинула, что по нынешним ранним холодам было бы не лишним. Луд еще даже охотиться не успел уйти.
- Всю ночь, небось, металась, думала, идти ко мне по-новой или нет? – участливо спрашиваю её с порога. А голос мой еще нежней чем в первый раз. Только Луд знает, что когда я так говорить начинаю, лучше от меня сразу подальше бежать. Обычные люди обманываются, думают, я в хорошем настроении. За что и расплачиваются.
- Госпожа Кайла, простите меня, я все спортила, госпожа Кайла, - торопится Айб, а сама – плюх передо мной на колени, прямо в грязь. Насилу подняла её, провела в свою комнату, мимо Луда, копье острящего на лавке.
- Здравствуйте, господин Луд – бормочет Айб походя, надо же, еще не всю вежливость растеряла.
А я замечаю, как золотые глаза Луда на мгновение расширяются, словно он удивляется звуку произнесенного имени, примеряя его, как незнакомую одежду. В комнате становится ощутимо жарче, и от этого теплого живого жара делается так тоскливо на душе, что хоть кошкой плачь, а деться некуда. Совсем недолго осталось. Оттого мой голос, поторапливающий Айб, видимо, становится совсем бархатным, и даже она начинает что-то понимать, резко ускоряя шаги.
Усаживаю девочку перед тлеющим очагом с весело побулькивающим над ним котелком. Ничего особенного, всего лишь отвар дубовых листьев и коры, но Айб полезно понавыдумывать невесть что. Она, впрочем, на котелок не смотрит вовсе, а только на меня глядит, а в глазах не страх уже, а надежда и любовь, два страшных чувства, вечно ходящих рука об руку:
- Госпожа Кайла, простите меня, - снова начинает Айб, - я, как вы говорили, сделала. Испекла Гвидиону пирог, каплю в тесто подмешала. В подарок принесла. Он еще обрадовался, только сразу пробовать не стал, в дом отнес. А я тоже обрадовалась, что теперь все хорошо будет. А он ушел и вечером съел. И в окошке Бетони с коромыслом увидел. И.. и я видела как он потом целовался.
- С Бетони или с коромыслом?, – устало спрашиваю я.
- Да с Бетони же, госпожа Кайла, как тут не понять, - возмущается Айб. – разве можно с коромыслом целоваться?
- С коромыслом нельзя, а вот кое-кого коромыслом поцеловать по юной заднице было бы полезно! - зря, я это, конечно, приходится потерять еще минут пять утешая плачущую Айб, которая, наконец, слегка успокаивается и продолжает:
- А я.. я подумала, что все теперь. Что меня не полюбит больше. И я решила, что надо, чтобы он меня любил. Я в ковш воды набрала и две капли вылила. И ему принесла, когда он в кузне работал.
«Вот же, дуреха», - проносится у меня невысказанная мысль. – А он что?
- А он.. он теперь меня лююююуууубит, - ревет в ответ Айб. - Только он есть перестал.. и спать... ходит за мной только и песни грустные поет, ни на миг не оставляет. А веселые скажу – поет веселые. Говорит, что жить без меня не может. Ему кто-то сказал, что девушкам котята нравятся, так он мне двадцать пять штук притащил в подарок. Колец наклепал - все серебро в кузне перевел. А мне страшно, госпожа Кайла, он же исхудал вовсе, с лица спал, посерел весь, люди в деревне говорят – с ума парень спрыгнул уж за глаза не Гвидионом, в призраком ходячим кличут. Вот и к вам сюда насилу убежала от него. Помогите, госпожа Кайла, спасите Гвидиона, вы же можете!
Помните, с чего все начиналось? С того, что я людей не люблю. В основном за то, что, сначала все сами испортят, а потом в ноги бросаются – приди, госпожа Кайла, исправь своей силой колдовской. А не будет меня – что делать станете? Жалко мне Айб, конечно, по-женски очень я её понимаю. С другой стороны – оставить бы все как есть, в назидание, глядишь, легенду какую сложат. Только мне не обойтись без помошника на грядущую ночь:
- Так и быть, помогу тебе и в этот раз, девочка, - говорю я ласково. – Только плата будет больше. И первую половину ты заплатишь мне. За помощь мою ты придешь ко мне в ночь Самайна и будешь, как рабыня, повиноваться до тех пор, пока заря горизонт не засветит. Ночь твоей жизни хочу я за свою помощь.
- Я согласна, госпожа Кайла, – ни секунды не колеблется Айб. - А второе условие какое?
- А вторую часть платы ты возьмешь с самой себя. Крепче железа вас зелье моё связало. Потому только одно средство есть, от которого Гвидион тебя разлюбит. Только такая любовь в жизни лишь раз дается, и после никогда он не полюбит тебя снова. И сама ты никого больше не полюбишь.
Задумалась Айб на мгновение. И я бы задумалась, поставь мне кто такое условие. Но, видно, и правда своего Гвидиона любит – губки сжала, взглядом решительным стрельнула - вылитый Луд, Солнце мое:
- Давай средство своё, госпожа Кайла, – и на это пойду.
Чтож, слово произнесено, и перед такими силами, что нарушить нельзя. Дальше все просто: достать из-за пояса небольшой ножик, полоснуть себе по ладони, и следить, как струйка черной крови в склянку льется.
- Держи, девочка. Тут уж выдумывать не надо. Половину склянки сама выпьешь, половину Гвидеону своему отдашь. Он тебя теперь слушается, так что несложно будет. Да смотри, ровно по половине, а то не подействует.
- Спасибо, госпожа Кайла, - Айб бережно берет в ладони склянку, а глядит на неё, как на ядовитую змею. Правильно, девочка, привыкай, что не все так просто в жизни. И за то, что сделала, привыкай не бабушкиными монетами расплачиваться, а жизнью и любовью своей.
Мысли мои на мгновение уносятся далеко. Порез на ладони затянулся мгновенно – лишнее свидетельство приближающегося Времени. С каждой приближающей Самайн ночью я чувствую, как стремительно полнеет яркая Охотничья луна, холодным плащом силы окутывая меня, невидимым грузом давя на плечи. Двадцать лет – слишком большой перерыв. Успеваешь постареть, привыкнуть. Перестаешь видеть кошмары. Почти веришь, что этот день больше никогда не повториться.
Ну, не время для колебаний. Нужно еще множество дел переделать.

* * *

Только люди занимаются всякой ерундой во время Самайна, у меня есть дела поважней глупых гаданий. Заняться любовью с моим ненаглядным, например. Близится полночь и Луд думает, что я сплю. Смешно, я – единственная, для кого его интуиция абсолютно не работает. А мне с моей теперешней силой даже приоткрывать глаза не обязательно, чтобы чувствовать исходящий от него жар, видеть, как он, уже одетый, сидит у ложа. Луд сейчас плачет, только слез не видно – слишком быстро высыхают, не успев скатиться по щеке. Этим вечером он любил меня так яростно и страстно, что, казалось, его солнечный огонь спалит дом вокруг нас. Это всегда бывает так - как в последний раз.
Словно приняв какое-то решение, Луд неожиданно наклоняется ко мне, целуя лоб своими обжигающими губами, резко встает и выходит с неестественно прямой спиной. Выждав положенное время, я одеваюсь и иду запрягать в повозку лошадь, чтобы последовать за ним.

Ночь стоит зябкая и промозглая, с неба вместо дождя летят огромные хлопья раннего пушистого снега, превращая усыпанную листьями лесную тропинку в склизкую грязь. Сколько себя помню – всегда в эту ночь идет снег. И всегда полная луна, конечно. Айб ждет меня в оговоренном месте. Бросаю ей поводья и мех с отваром дубовых листьев:
- Держи. Следуй за мной. Делай, что скажу. – Айб кивает, ежась в своей осенней куртке. Ничего, скоро согреется, мелькает в голове мысль, за которую я готова себя удавить.
Идти совсем недолго, но время в эту ночь замедляется, и целую вечность мы бредем по раскисшей грязи. Я – в своих мыслях, Айб – стараясь удержать нервно прядущую ушами лошадь на тропинке. Машинально накидываю на лошадиную шею поводок Силы, чтобы глупая скотина не дай бог не сбежала в самы неподходящий момент. Хорошо, что света нам не нужно: сначала путь освящает Луна, а потом - все разгорающееся желтое сияние нашей цели. То, что мы видим, подойдя, наконец, к Камням, нисколько не является для нас сюрпризом, голый осенний лес – плохая преграда для взгляда: Камни возвышаются над поляной черными грозными монолитами, а в самом центре образованного ими круга - силуэт стоящего к нам спиной человека, источающий яростное золотое тепло. Человека?
Люди не могут быть Солнцем. Спиной к нам застыло ревущее пламя и мягкий солнечный свет заката, огненная ярость и тысяча солнечных зайчиков, на него больно смотреть и, кажется, мы сгорим мгновенно, если он обернется. Силуэт медленно поднимает руки, и землю пронзает низкая вибрация на пределе слышимости, а небо над Камнями взвихряется облачным смерчем, поднимая в воздух тлеющие в круге листья. В середине вихря медленно ширится дыра, отверстие, но не темное, а изливающее такой же ясный свет, и силуэт тянет к нему тонкие пальцы, будто старается ухватиться за края - путник, под напором ветра протягивающий руку к двери родного дома.
Преодолевая вязкий кисель, в который превратилось время, я тяну из повозки расчехленное Копье, и не тихий свой голос, а бритвенно острый ручеек ледяной, вновь обретенной Силы посылаю вперед с одним только именем:
- Луг.
Вечность тишины спустя ко мне оборачивается само Солнце и долго-долго глядит в ответ. С узнаванием.
- Кайла? Кай-лех? – как-то недоуменно и чуть обиженно шепчет он, и от солнечного шепота деревья вокруг Камней начинают источать пар. Я поднимаю руку и, медленно-медленно, словно сквозь воду, размахнувшись и вкладывая в бросок все свои силы и Силы, посылаю Копье Ареадбар, визжащее от жажды близкой крови, точно в правое подреберье Луга. А вязкого времени, нужного живому оружию, чтобы преодолеть разделяющее нас с Лугом расстояние, мне хватает чтобы тысячу раз выплакать, вышептать, выкрикнуть: Прости меня!
Кажется, эхо моего крика висит в воздухе все долгие минуты, пока я бегу к упавшему Лугу, таща за собой сопротивляющуюся Айб, неслушающимися пальцами вырываю Копье из его правого подреберья, тут же перемещая наконечник в мех с отваром дубовых листьев.
-Прости меня, прости меня, прости меня, - шепчу я, как шепчу каждый раз, ничего лучше не придумав за прошедшие века, наполняя склянки текущей из раны золотой кровью – ровно семь стеклянных шаров, ни каплей больше, перевязывая Луга чистыми бинтами, поданными очнувшейся Айб, укладывая его тяжелое тело в повозку.
Дверь в небесах затворилась сразу же после удара Копьем, только земля еще гулко дрожит, когда до Айб, наконец, доходит, и она снова, как неделю назад, бухается передо мной на колени. Земля между Камнями, правда, сейчас суха и все еще горяча.
Время понемногу ускоряет свой бег, и теперь остается самая малость. Отпить несколько глотков из последней склянки, возвращая себе молодость и красоту. Объяснить Айб, что её ждет: холодная кровь Кайлех, Королевы ведьм, уже пустила в ней корни, понемногу превращая Айб в мою подданную. Рассказать ей, как однажды мы с Лугом спустились на пустующую Землю, а вместе с нами пришли Солнце и Луна. Как мы вырастили детей и внуков и правнуков, целые поколения людей.
И как я однажды смертельно ранила своего любимого его же Копьем, единственным оружием, могущим нанести ему вред. Ранила, когда он попытался вернуться в Мир богов, лишив землю Солнца и, вместе с ним, жизни.
Рассказать, что даже Ареадбар не может убить Солнце, что Луг вместе с кровью потеряет память и к весне снова станет Лудом, почти простым смертным на десять, пятнадцать, двадцать лет, до тех пор пока полнолуние вновь не совпадет с Самайном, и истончившаяся грань между Мирами не пробудит в Луде бога. Ведьмам положено знать такие вещи.
Остается самая малость - жить рядом с моим Солнцем, старея, разрываясь от любви и вины.
Иногда, уже после всего, везя мечущегося в бреду Луга сквозь осенние леса к очередной затеряной деревушке, подстегивая лошадь и сглатывая постоянно поднимающийся в горле комок слез, я спрашиваю себя: только ли ради своих потомков тогда, тысячи лет назад я впервые помешала моему Солнцу раствориться в вечном свете мира Богов? Или я просто люблю его больше его жизни, больше страданий, и не могу отпустить даже ценой его мук? Я, Кайлех, Богиня Зимы, Старуха из Берри, Королева Ведьм, спрашиваю себя и боюсь узнать ответ.

(с) gluggagir / mike ainsel

Итак, Солнце - жизнь для нас. Свет, радость, надежда и основное условия выживания. Но само-то оно узник здесь, пусть и не помнит, потому взгляд у верхового печальный и устремлен куда-то вдаль. А люди радуются, и любят, и приносят цветы, и все бы хорошо...ну в общем, основной посыл понятен, да?)